Варвара так хмыкнула, сказала снисходительно:
- Да ладно тебе, ну как ты можешь быстрее меня научиться подтягиваться? - так что теперь каждый день вишу на турнике на полусогнутых много раз на дню. Не то, чтобы очень мне это нравится. Но пацан сказал, пацан сделал. И все такое.
Если вернуться к любови. Ощущение странное, ощущение враждебности мира - сейчас набегут, шапками закидают, объяснят тебе, что ты не в адеквате, еще чем-нибудь пригрозят. Не дают расслабиться. За последние сутки - пару предложений о политической рекламе, даже отвечать не стала. Хотя всегда любопытно - а сколько платят? Одно предложение с нажимом - срочно, срочно расскажите нам на каких условиях вы сотрудничаете, нужны ваши фотографии Дениса Кабанова. Я не знаю Дениса Кабанова. Спросила, кого они имели в виду. Если Лешу, то - до свидания. Пока молчат, думают.
Так вот, если про любовь, как про нее можно сейчас писать, в этом самом окружающем враждебном мире. Это когда тебе лет двадцать, когда тебе внезапно снесло крышу, только тогда тебя ватой так обнесет по самую крышу, что будет фиолетово, что там за этой самой ватой. Ты в своем коконе, в своей любови и больше ничего не существует.
Впрочем, я всего-то и хотела написать, про проулки где-то там от Курского вокзала, чтобы идти вдоль хоккейной коробки, свернуть в проход между гаражей, мимо старинного полуразрушенного здания, в котором нынче НИИ, а там еще пара проулков и будет мастерская-сквот. И чтобы снег - хлопьями в лицо и мы полупьяные, больше охмеленные этой самой скоротечной юностью в очередном ее проявлении, впереди девушка в красном. Она только-только подстриглась. Состригла свою копну рыжих волос, что-то под Лайзу Миннеле - если бы ты знала, как хочется подстричься, когда у тебя длинные волосы, и как тут же, немедленно хочется отрастить волосы в тот момент, когда их только что состригли. И она вытанцовывает в свете фонаря в своей короткой белой шубейке и белые мухи роятся вокруг нее. И это так красиво, я еще не разу не фотограф, но у меня ящик с гуашью и много кисточек, доставшиеся от кого-то по наследству в общаге, и я рисую на кусках от обоев. Этого богатства у меня в комнате полно. Ночь, снег крупными хлопьями, заметающий, еще почти не разрушенную Москву, девушка в красном, ножки спички и короткие сапожки. Рыжие волосы. И тут нам на встречу по этой самой тропинке между гаражей идет группа американцев, громко что-то обсуждают и машут руками. И мы провожаем их взглядами - бесстрашные. Или глупые. Не знают что-ли, как легко огреть по голове в ночи где-то на тропинке меж гаражами.
И если сидеть дома и целый день слушать разные английские передачи, обрабатывать свои картинки, серость за окном не успевает пролезть внутрь. Главное, не выходить на улицу. Не дать ей в себя проникнуть, не дать проникнуть в себя этому окружающему миру, этому страху, страху, когда понимаешь, что творится снаружи и не можешь этому препятствовать.
Что касается Варвары, Варвара уехала на тренинги. По словам бабушки, пришла с физкультуры очень рассерженная. Обещала больше на физкультуру никогда не ходить. Физрук Корнелий, молодой блондин лет двадцати, опять, опять заставлял играть в баскетбол, вопил, что они играть не умеют, что они все неумехи, в итоге у нее что-то с ногой и она не может ходить, а вернее с пяткой и больше никогда не пойдет на эту физкультуру. На предложение не ехать на тренинг, Варвара сообщила, что как-нибудь она все-таки поедет. Но зачем-то рассказала бабушке, бабушек надо держать в тонусе, что надо бы ей хорошенько пообедать, потому как на тренингах будет голодно, никто там специально для деточек не готовит.
Сегодня звонили ей. Даже взяла трубку. Бодро рассказала, что играла в футбол, что ее подкармливает новая девочка Таня - пряниками и бананами, и она ела на ужин - ура, родители - макароны.
Как-то так