На экране прыгуны в воду прыгают в воду. Круто прыгают. Почти без брызг и синхронно. Похожи друг на друга как две капли воды, или мне так кажется. У меня тоже зрение не очень. А очки у нас - одни на троих.
- Круто накачаны, - говорит Варвара, - красивые.
- Да, мне тоже всегда нравились накачанные малчики, - говорю я ей, - вот, к примеру, твой папа.
Варин папа не в настроении. Показывает мне исподтишка тот самый палец в непристойном жесте - правильная реакция на накачанных малчиков.
Слева от нас лифт, который регулярно открывает свои двери, выплевывая разных пассажиров, попадаются очень забавные. Большие мужчины со смешными дредами. Субтильные малчики с татуировками везде, где только можно.
Слева сидит грустный блондин, снимающий на айфон юного малчика за компом у другой стенки. Юный малчик за компом весь извертелся, что-то пишет. Муки творчества в четыре утра в Шереметьево. Грустный блондин снимает почти не скрываясь, юный малчик не видит никого. Муки творчества.
Мы только что спасли одного иностранца. Мы вечно чистим водостоки и спасаем кого-нибудь. Иностранец, юный блондин, отчаянно пытается самостоятельно зарегистрироваться. Мы тормозим около него.
- Ой, это - французский, - говорю я ему, глядя на экран - ты не смог найти, где английский? - с участием в голосе.
- Просто я - француз, - говорит он мне, улыбаясь. Кто бы мог подумать, что кроме англичан существуют еще и французы. Он летит в Питер и никак не может понять, что написано в распечатке, какой у него номер самолета. Коллективным разумом за пару минут решаем, где тот самый номер и он получает заветный билет. Его даже сразу как-то отпускает. Он даже забывает нам сказать - спасибо. Впрочем, в четыре утра - быть вежливым - непозволительная роскошь. Я понимаю, как это. Стоишь в чужой стране, пытаясь зарегистрироваться, ничего не получается. И никто вокруг, кажется, не говорит по-французски, тем более по-английски. И что делать, непонятно. Он только что стоял перед нами на стойку регистрации. Был послан. К нему подошел русский и спросил, на какой рейс он стоит. Он помахал у него перед носом своим паспортом. Своим французским паспортом. Ничего не сказал.
- Ну что это такое, ну почему все русские такие мрачные, - говорит Варвара, пытающаяся улыбаться в столь ранний час.
- Может тебе пора уже перестать концентрироваться на недостаткаx, - говорит ей Варин папа, кидая в мою сторону укоризненный взгляд: - твое все.
Моя девочка, тощий, ладный подросток, уже почти с меня ростом. В нелепых серфинговых мальчишьих штанах по коленку, которые мы вчера ей купили за триста рублей и срезали потом нижние сетчатые трусы, сверху - синяя капюшонка с надписью - I am so cold - доставшаяся в наследство от Лизы, очень соответствует данной ситуации - Варвара ежится, ей холодно. И сандалии. Красивый такой, ладный тощий напуганный подросток. И круто одетый в этих дурацких, но очень красивых серфинговых штанах по колено. Я все время рассказываю ей, что мода - это умение миксовать разные странные-дешевые-дорогие вещи, получая свой неповторимый стиль. Она вполне доверяет мне в этом.
И у нее первый раз такое длинное самостоятельное путешествие. Надеюсь, оно будет прекрасным.
Мы уходим из ресторана "Гиппопотам", где нам так и не выдали официанта. В соседнем кафе нам достаточно быстро жарят картошку, выдают коробку с собой и кетчуп и мы уже несемся отдавать нашу деточку стюардессе. Варин папа несет открытую коробку картошки, Варя меланхолично вытаскивает одну за одной, не забывая макать в кетчуп. Я отдаю документы стюардессе. Выясняется, что я забыла документы, свои документы. Сдавая ребенка, необходимо предъявить документы. Но все обходится, у меня - виноватый вид, такие раздолбайские родители, на двоих - только права у Вариного папы, ребенка все равно берут. Уплочено.
Варин папа закрывает коробку с картошкой, отдает Варваре, Варвара пытается засунуть картошку в рюкзак, Варин папа объясняет, что так не надо, нужно тащить в руке. Стюардесса смотрит на нас с укоризной. Вмешиваюсь я, засовываю картошку в рюкзак, застегиваю рюкзак, обнимаю деточку, папа обнимает деточку. В общем, скомканное такое прощание и они быстро уходят.
Потом еще мы долго сидим в аэропорту, потому что нам сказали, чтобы мы не уходили до взлета самолета. Я считаю, что можно и уйти, ждать целых пятьдесят минут. За это время успеем доехать до Мытищ и если что потом вернуться. Варин папа, как последняя зануда, меня не слушает. Пытается дозвониться Варваре, которая, конечно же, не берет трубку. Как-то так. И мы сидим, пока самолет наконец не взлетает. На табло надпись - last call.
И еще я вспомнила, как какое-то время назад ровно на этом же рейсе отправляла Леву в Лондон, одного, в его шестнадцать лет. И он также стоял неприкаянно, ужасно боялся. Ему надо было добраться самому из Лондона в Оксфорд и это было его самое первое взрослое путешествие.
Позвонила Варвара, сказала, что все хорошо. Ее встретили, с ней еще два русских ребенка, которые поедут в другие лагеря, сейчас они еще мотнутся в Гатвик, уже едут на метро, а потом поедут по лагерям. Ее лагерь -где-то ближе к Уэльсу. Голос бодрый.
Ну и мы такие хором в трубку:
- Ты не забыла про уши?
- Про Ушу? - спрашивает Варвара, она опять издевается над нами.
- Нет, закапать в уши? Ты не забыла закапать в уши? - кричим мы ей.
- Нет, нет, и я вам не буду часто звонить, - говорит нам наглая деточка, - чтобы у меня было больше шансов быстрее заговорить по-английски