И из театра на углу толпа медленно течет, растворяясь в ночи. Турецкое кафе уже закрылось, но персонал мило улыбается - вы сидите, сидите, мы пока здесь уберемся, кухню закроем.
Туркменский официант, одинаково плохо говорящий на русском и английском, но отлично улыбающийся, рассказывает шеф-повару, который, видимо, тоже нелегал, рассказывает на плохом английском, что надо срочно заполнять грин-карт, пока дают. И турецкая музыка тихо шепчет из динамиков. И турецкий чай в кафе бесплатно.
А за окном Лондон, холодная осень подступает. Обещают самую холодную зиму, которой давно не было.
Варин папа рассказывает, что Варя была крайне расстроена.
- Ты представляешь, какой позор, мне поставили четверку по английскому, я не могла вспомнить как будет по-английски творог.
- А как будет по-английски творог? - спрашиваю я Вариного папу.
- А потом она еще уснула на английском, и учительница сказала, что если ей так скучно на английском она может приносить с собой закачанные на планшет фильмы на английском.
Он рассказывает мне, что она перестала делать наброски, которые я очень просила делать ее, каждый день по десять минут десять набросков. Вместо этого она лепит, много лепит.
- Ну ладно, это тоже неплохо, - говорю я.
В кафе шумно. Рядом английская парочка ссорится, девочка уже почти рыдает. Они уходят, оставляя нетронутой еду. А у нас в универе многие экономят и едят дурацкий суп из Теско. Напротив Теско сидит голодный нищий, которому официант только что вынес салфетку. Потому что у нищего насморк.
- Спасибо, дорогой, - благодарит нищий.
Такая осень. Осень в Лондоне. Платаны теряют листья, по чуть-чуть, но уже хрустят под ногами золотистые осколки осени. Плюшевый Винни пух одиноко лежит на дороге. Хозяйка точно где-то рыдает.
И опять с утра рано вставать. На этой неделе учимся каждый день. Забавно быть студентом.
- Забавно быть студентом? - спрашивает меня Алишка, - правда ведь, ну скажи!
- На самом деле, - говорю я ей, - в моей жизни почти ничего не изменилось. Только что вставать пару раз в неделю чуть раньше чем обычно. Все также много хожу, много смотрю, слушаю и разговариваю. И еще пишу.
Как-то так. Осень. Лондон. И один хороший малчик меняет свой статус в твиттере и теперь звучит "я умираю". У знакомого малчика редкое заболевание. Со знакомым малчиком мы ходили-бегали по одним и тем же протестным маршрутам пару лет. Как-то я рассматривала, как он самозабвенно целуется с одной прекрасной барышней. И его коллеги, две юные девы сказали мне: завтра она будет плакать.
- Это еще почему? - удивилась я
- Потому что у него каждый день новая барышня, - ответили они.
Может это была и неправда. Потом я подружилась с прекрасной барышней и много фотографировала его. Потом я подружилась с ним. И мы даже пару раз на пару отбивались в толпе орков-полицейских. Мне потом еще его коллеги говорили, что журналист не должен так себя вести, он не должен вмешиваться в процесс. Иначе кто будет освещать. Но я для себя так и не решила это. Если на моих глазах будут убивать, я буду вмешиваться. И он тоже.
И он зачем-то поменял статус. Пишет, что теперь на полтора месяца у него за окном будет больничный двор, он пишет это на мое - что за окном шумит Лондон. Желаю ему, чтобы у него тоже был за окном Лондон, Париж и много еще чего, и никакого больничного двора, про который он пишет, что а потом еще десять раз по полтора месяца. Когда тебе двадцать, пусть будет каждый день новая барышня, с которой каждый раз самозабвенно. И никакого больничного двора за окном.
Как-то так. И еще эти милицейские сирены за окном. Полицейские тут все время носятся, все, видимо, боятся, что не успеют помочь. Так и несутся в ночи. И если бы вы только могли бы почувствовать, как пахнет наш дикий луг в местном парке.
И еще эта крошечная девочка, карабкающаяся в движущемся автобусе на второй этаж и выговаривающая своей маме:
- Какая глупость, какая глупость, почему надо лезть на этот второй этаж, мы упадем. Мы такие глупые!
- Не надо так говорить, дарлинг, так неприлично говорить, - ее мама улыбается всем виноватой улыбкой.