- Да, я знаю, - говорю, показывая ему помидор, который только что сорвала, - второй я вчера съела.
- Ага, - говорит он, - еще можно картошку выкопать на ужин, показывая на несколько кустов картошки в другом конце участка, - приходите ко мне собирать красную смородину.
- Нет, спасибо, - говорю, - у нас своя есть.
- Если что, звоните, - говорит он, уходя, сверкая всеми своими золотыми зубами.
Халил живет на участке напротив. Участок напротив принадлежит какому-то московскому чиновнику. Чиновник участок купил, дом построил, даже два. Во втором живет Халил, месяцев пять-шесть в году. И лет десять как чиновник пытается продать свой дом. Но, по всей видимости, денег на строительство ушло куда как больше, чем стоит сейчас этот участок с домом. Дом не продается. Цена завышена. Поэтому Халил продолжает жить в нем каждое лето, поддерживает сад и огород, а также всему поселку оказывает разные трудовые услуги - могу копать, красить, чинить, а также пить чай и звать к себе в гости собирать красную смородину.
Надо сказать, сад Халил посадил отменный. Отличный сад на соседнем участке. Очень там все правильно и красиво.
У этого московского чиновника, по словам Халила, много еще разных усадеб по Подмосковью. И это называется - распределение бабла. Десять лет, как Халил приезжает в Москву с апреля по сентябрь. За это время на родине он уже построил большой дом. Семья у него большая. Штук восемь детей и уже внуки. Ну и поселку польза - мужские руки, всегда готовые прийти на помощь.
И видели бы вы, как он улыбается своими золотыми зубами. Я каждый раз шарахаюсь. Никак к золотым зубам привыкнуть не могу.
Помидоры на удивление вкусные. Сто лет таких вкусных не ела. Даже вдруг задумалась - может пора уже уехать в деревню, ну его этот Лондон, выращивать все свое для своего пропитания и все такое. На пару месяцев меня точно хватит.
Пока я тут живу на даче, где-то бушует жизнь. Нынче она все время у тебя в кармане. В телефоне. Пробираюсь сквозь заросли борщевика к речке, где мостик опять на ладан дышит, а тут Весли бороду почти сбрил. А ведь еще недели две назад рассказывал мне, что собирается ее отрастить до пупа.
- Картинку пришли, - говорю.
Весли почти без бороды выглядит непривычно.
- Я выгляжу моложе, да? - спрашивает он.
- Да, - отвечаю, - и вообще, чувак, у тебя отличные модели, все время отличные модели. С такими телами. Ты их загоняешь в один и тот же угол и снимаешь одни и те же позы. Давай уже начни думать по-настоящему. Снимай мужскую эротику, бери с них модельные релизы и продавай. Хватит жить на бенефит.
- Не все готовы сниматься обнаженными, - говорит Весли.
- Много тех, кто очень даже любит сниматься обнаженными, просто сообщи об этом миру, - говорю.
Весли, помните моего Весли? Я с ним познакомилась пару лет назад на неделе мод в Лондоне. В этом году он мне признался, что страшно не уверен в себе.
- Как же ты тогда так спокойно мне позировал и оставил свои контакты? - спрашиваю.
- С тобой было комфортно.
Весли делает тату. Но очень не хотел бы заниматься этим всю свою жизнь. Сам Весли весь в татуировках и похож на мусульманина очень сильно. Красивый. Впрочем, мама у Весли откуда-то из Африки, папа - француз. Ох уж эти полукровки, такие красивые получаются. Весли все время всем вокруг позирует. Сейчас, впрочем, мало кому. Мне и еще паре фотографов. С остальных он требует деньги. Год назад он взялся за камеру и стал снимать своих знакомых. Нормально снимает. Для года-то. Знакомые у него красивые, с накачанными торсами. Только что скучно он их сейчас снимает. Надо дальше идти. Я ему регулярно про это говорю.
- Хочешь, я тебе покажу свой туалет? - спрашиваю я его позже, - я сейчас в деревне.
- Давай, - говорит он. У нас отличный здесь туалет, могу я вам сказать. Но все равно это домик на улице. Экзотика для товарищей с запада.
- Ух ты, смешно, - говорит, - я такой видел один раз, когда мы в горы ходили.
- А это я буду есть на ужин, - говорю, показывая стройные ряды картошки.
- Круто. Ну ладно, давай, на связи. Я на шоппинг в центр собираюсь, - говорит Весли. Оксфорд стрит, конечно, зовет. Из Льюишема сесть на DRL и через двадцать минут, перейти на Банке на красную ветку и еще минут семь до Оксфорд стрит. Иногда так интересно представлять все эти перемещения твоих друзей, которые раскиданы по всему миру.
И тут же вдруг Рис пишет. С Рисом мы ровно там же и тогда же познакомились. На этой самой неделе моды в феврале. Когда она еще в Сомерсет хаус была.
Рис - аутичный тинейджер девятнадцати лет. Бродит там в одиночестве в своем Лондоне. Дитя Брикстона. И акцент у него ровно такой же - акцент чернокожего подростка из Брикстона. Проглатывает все окончания. Постоянно приходится хватать его за руку и требовать повторить более внятно.
- Все плохо, чувствую себя, как последнее дерьмо, - пишет мне Рис, - чувствую, меня спасет только наркота. Мне срочно нужна наркота.
Пару недель назад я писала ему, что я в Лондоне. Рис ответил, что круто, да. И все, собственно. Рис всегда такой. Никогда не знаешь, когда он напишет, когда он ответит и захочет ли он встречаться прямо сейчас. Иногда он пишет, что соскучился. И всегда это выглядит как будто он просто посылает свои короткие записи в космос. Написал и забыл.
- Рис, детка, зачем тебе наркота? - спрашиваю я его, - мне кажется ты и без наркоты вполне неплохо развлекаешься.
У Риса тысяч пять поклонников в инстаграме. Это, конечно, не то, чтобы очень много. У Джая, к примеру, тысяч пятьдесят уже.
Рис каждый день постит картинки себя. Надо сказать, Рис очень неплохо изучил фотошоп. Он делает классные коллажи со своим изображением. И пишет под ними ванильные подписи. Примерно, как Варвара - у каждого лета своя история.
- Люди думают, что это я чужие мысли пишу здесь, - говорит мне Рис, - они думают, что я много читаю. Но это не так. Это мои мысли.
Когда тебе девятнадцать, и ты подросток-аутист из Брикстона, это выглядит очень трогательно. Весь этот поиск себя, дым из ноздрей и красные кеды.
Иногда Рис вдруг вспоминает, что их, чернокожих когда-то держали за рабов. Тогда Рис напрягается и начинает писать про расизм, и о том, как никогда белому человеку не понять тонкую и нежную душу чернокожего. Он так сильно этим увлекается, иной раз, что пишет раз за разом - эй, остановите расизм наконец-то. Раз сто подряд. Второе поколение, родившееся в Лондоне, когда-то перебравшееся из Ямайки. Нынче Рис поступил в хороший универ. Носит модную одежду, страдает, как это и положено в девятнадцать, выпускает дым из ноздрей и иногда пишет мне. Может еще кому-нибудь.
Тогда я говорю ему, что семью моего дедушки расстреляли, почти всех, включая малышей. И должна ли я постоянно напоминать миру о том, что мир страшно несправедлив к евреям, должна ли я постоянно укорять мир и требовать особенного внимания к себе, как потомку сгинувших в смутные времена. Рис молчит.