- Не болей, мы тебя полечим, полечим, - говорит крохотная девочка лет трех, стоящая рядом с тетенькой больших размеров, - полечим, полечим, - повторяет она, раскачиваясь.
Я иду мимо. Привычно читаю надпись про музей валенок, думаю, заколотили ли уже ту доску, через которую можно было пролезть во внутренний двор заброшенных домов. Там было интересно. Жалко, что я шла ночью мимо, мне было страшно залезать вовнутрь, завтра вернусь.
Что касается всего остального. У меня съемки, бесконечная обработка и школа на Коленке. Мне некогда писать разные глупости.
В Школе на Коленке все хорошо. Мы как-то безуспешно пытаемся соорудить какую-нибудь программу. Пробуем разные пособия, что-то распечатываем. Сегодня на полтора часа заняли детишек заполнением пропусков - моя, моя, мое, наш, наша, наше, его, ее, их. Такая тишина стояла. И мы между ними с Ксенией. Проверка, все ли поняли. Вроде бы все. И тут же через полчаса все снова - евойна сестра и много еще чего. Сегодня хвасталась, как сильно изменился наш Зульфикар с момента, когда он пришел к нам три года назад. Из подростка, который кривил рот при виде меня, который объяснял мне, что женщин бить можно и надо, вдруг превратился в милого дружбана, который в случае чего всегда скажет - это сексизм! Открытый взгляд. Или наша Мадлена. Вдруг перестает заикаться и весело отбивает ритм: "Мышка сушек насушила, мышка мышек пригласила!" А Мардок. Чудесный Мардок пишет мне, как он когда-то играл в регби. И больше не играет. А ведь мог бы быть в сборной России, если бы с сердцем все нормально и с документами.
И наш Ислам на вопрос, где же его домашнее задание, вскидывает подбородок, объясняя, что сестра забыла ЕГО тетрадь.
- Дорогой друг, - говорю я тринадцатилетнему подростку, который уже шесть лет скитается по миру, с тех пор как началась война в Сирии, - может быть у вас так и принято, но ты теперь в России, и можешь сам за собой ухаживать, в том числе брать свою тетрадь сам.
- Нет, - говорит мне Ислам, улыбаясь, - у нас так не принято. У вас принято так, у нас так. У нас принято, чтобы сестра ухаживала за братом.
- А сейчас малчики встали и пошли накрывать стол, - говорим мы с Ксенией.
- Чего? - возмущаются наши мусульманские малчики, - почему это?
- Потому что в прошлый раз это делали девочки, у нас все по очереди.
Они еще немного сопротивляются, но идут, как миленькие и неплохо справляются.
Мы еще играем в игру. Девочки против малчиков. Кто больше напишет слов. Девочки выигрывают. Малчики кричат:
- Это нечестно!
- Нечестно, что девочки лучше говорят по-русски? - уточняю я.
- А сейчас малчики похлопают девочкам, потому что они победили, - говорит Ксения, - а девочки похлопают малчикам.
Девочки хлопают с энтузиазмом. Малчики молчат. Два сирийца, два афганца и один анголец за копанию. Мардоку как раз фиолетово. Могу хлопать, могу не хлопать.
- Ну? - уточняю я, - что за фигня? - и они вдруг начинают хлопать. Трогательные такие, если честно. Так за них всех болит. Так хочется, чтобы у них у всех сложилось в жизни все хорошо. Но это как фишка ляжет. Старт их был отброшен далеко назад. Все эти войны в их отечестве и разные разности. И им опять начинать с нуля на чужбине.
- Дурацкая физика, - говорит Варвара, - на хрена она мне? Ничего в ней не понимаю.
- Что делаешь? - спрашиваю, заходя в комнату. На столе разложены учебники, тетради. Деточка склонилась над столом низко.
- Пытаюсь делать физику, - говорит деточка. Подхожу ближе. Деточка рисует. В блокноте. Силуэт, модный силуэт, одежда.
- Можно я тебя сниму? - спрашиваю. Деточка после душа сидит на стуле, правильно обмотанная красным полотенцем, в контровике. Точенная фигурка.
- С каких пор ты спрашиваешь? - уточняет.
- Ну если бы ты была одета, я бы не спрашивала, - отвечаю.
Деточка закончила десятый класс. Вот прямо вчера. Впереди неделя зачетов.
- Не хочу ни в какой школе учиться, - говорит деточка, - как я счастлива, что больше не хожу в лицей.
Она рассказывает, как они встретили с Яной по дороге малчика, которого исключили из лицея, который нынче учится в обычной школе. Наконец-то он рассказал за что его и в самом деле исключили. Малчик опять ушел из дома. Ненавидит родитель. В новой школе еще хуже чем в старой. Намедни его чуть не задушили. Когда случилась вся эта история с исключением, родители сказали - теперь из-за тебя по квартире бегают бесы.
- Сегодня видела учительницу С., - говорит Варвара, - пришлось обойти ее стороной. Опять бы начала говорить, что надо срочно идти в церковь и каяться.
Варвара переодически расстраивается, что она жалкое подобие своей подруги. Варвара купила сумку на пояс. Такие носили уже в девяностых. Такие продолжают носить те, кто торгует. Они опять в моде.
- Ну как? - спрашивает Варвара, демонстрируя эту самую напоясную сумку на тонкой талии. Я не могу отделаться от ощущения дежавю. Это столько раз в моей жизни было. Все эти челночники. Все эти чуваки, торгующие на рынке. Спасибо Гоше Рубчинскому, за то что так удачно реанимировал девяностые, треники и бритых подростков.
Что касается меня. Мои клиенты рассматривают картинки. Иногда радуются, иногда расстраиваются.
- Почему, почему я стала такой толстой? - пишет мне тростиночка, - это же ужас какой-то, никому не покажешь, - я расстраиваюсь. Я так гордилась этими картинками, где она так хороша. Но она знает, что на этих картинках - она стара, толста и ужас-ужас. И даже несколько ее добрых подружек это подтвердило. И что-то вдруг в этот раз много барышень в себя не верят больше. И что с этим делать, ума не приложу.
Между тем у Радека день рождения уже вчера. Он вылезает накануне, пишет, что ему срочно нужна картинка хорошего качества.
- Дорогой, - пишу я, - давай через неделю.
- Почему это так поздно? - изумляется он моей борзости и дерзкости.
- Потому что крайне bisy, - отвечаю, - съемки, некогда, обязательства перед клиентами.
- ЭЭЭ, ну мне нужен новый юзерпик, - отвечает он.
И подумав минут двадцать я пытаюсь найти эту картинку. Позже оказывается, что у зайки сегодня день рождения. И ему нужна новая картинка на этот самый день рождения. Нахожу картинку, вспоминаю этот день, через пару дней я покину Лондон навсегда, буду только наездами. У него плохое настроение, мы не разговариваем, но я иногда снимаю его. На пути к метро разросся огромный куст камелий. И как раз сейчас цветет. Но мы не разговариваем. Но я все равно сообщаю, что мне надо его снять. Он цедит сквозь зубы, что ему ничего от меня больше никогда не надо. Но все равно одевается, сверху парик, криво подстриженный. И выражение лица соответствующие. И мы идем к этим Канселхауз. Он залезает в чей-то крохотный сад. И я делаю пару щелчков. Он потом еще вопит что-то на тему моей некреативности. Все как всегда. И вот да, проходит всего-то года четыре. У него день рождения. Он то ли в Лондоне, то ли в Варшаве и ему нужна именно эта картинка.
- Люблю тебя, мой малчик, - пишу я ему. Думаю, что круто было бы на пару дней заехать в Лондон, чтобы в комнате у Тима. Потом еще заехать к Дом Дому и посмотреть какие нынче витрины у Либерти и Селфриджис.
