Пошли в гости по соседству, в соседний дом через дорогу. Там парадное. И камин. Потолки в подъезде какой-то неприличной высоты, и лестницы с чугунные и окна высоченные. Огромная квартира с мебелью из шестидесятых, иконами-картинами вперемешку с современными вещами.
- На самом деле, здесь не очень-то жалуют русских, - сказал Войтек, - вот мои бабушки-дедушки их просто ненавидят. Русские у них полсемьи убили.
- Ну уж это точно была не я, - улыбаюсь я Войтеку, - я понимаю, - говорит он.
- Привет, - здоровается со мной девушка по имени Марта, - откуда ты?
- Из Москвы.
- О, - говорит она.
- Видишь, - поясняет Войтек, - это она делает вид, что радуется, что встретила русских. Но вот спроси у нее, спроси - любит ли она русских.
- Я просто пытаюсь быть вежливой, - отвечает Марта.
- Мне абсолютно все равно, - замечаю я, - как ты относишься к русским.
Они все, те, к кому мы пришли в гости, переключаются на Радека. Они какие-то не очень дружелюбные. Мы с Войтеком и Робертом слегка удивляемся. Но с Радеком все просто, где сядешь, там и слезешь.
- Такие кольца в носу только быки носят, - говорит один из этих самых граждан.
- Так обычно говорят те, кто недавно переехал жить в Варшаву из деревни, - радостно отвечает ему Радек, - мы - городские жители очень далеки от подобных знаний.
Хозяин потом бурно извиняется за поведение своих гостей.
- Спроси, спроси у него, - шепчет мне Радек, - можем ли мы у него завтра поснимать.
Хозяин неожиданно соглашается.
Почти каждый знает, как это невыносимо тяжело просыпаться утром, когда ты лег спать в пять, выпив какое-то там количество спиртного.
- Раааадек, воды, - говорю я, - мне надо таблетку выпить, голова болит.
- О, Боже, - вопит Радек и это так отдается в моей голове, - час дня! Час дня! Мы должны уже быть у Адама и начать снимать. Сейчас я приготовлю тебе завтрак. Потом он еще убегает за каким-то специальным ремнем, который очень нужен для нашей съемки. В три мы стоим у подъезда Адама.
Адаму тоже не очень-то хорошо. Хотя в его двадцать четыре я бы так не жаловалась на жизнь. Адам шьет в другой комнате, мы три часа переодеваем Радека и снимаем его и у сундука, и на фоне красного плаката "Кабаре" и на балконе, который такой крошечный и низкий, что так и кажется, что кто-то сейчас улетит вниз. И еще на лестнице. И в отражениях многочисленных в зеркалах. И еще в голом виде на кресле. Ничего нового. Радек еще бреется несколько раз.
В шесть дома Радек готовит мне ужин. В девять он вдруг сообщает, что оказывается завтра уже все будет закрыто и завтра самый важный перед Рождеством вечер, когда обязательный семейный ужин. А мы еще ничего не купили в магазине. В десять я тащусь в магазин купить Варваре сыр. В огромном супермаркете все носятся как угорелые под джинглбеллс. Параллельно звонит Конрад, говорит, что ждет нас в клубе. Мы непременно должны пойти в клуб. В какой клуб - думаю я. Я домой, в душ и спать.
Дома Радек тоже спрашивает не хочу ли я пойти потанцевать в клуб или посмотреть кино. И прыгает потом в этом розовом с блестками хвосте от русалки с воплями - все пропало, это совсем не так должно выглядеть, что же делать, что же делать? И парик синий - неправильный. И еще завтра же надо доехать до того места, где один человек в знак протеста против правительства сжег себя. Потому что очень важно будет сделать там одну символическую картину и она будет рядом на нашей выставке - какой выставке - где все эти мощные и очень важные символы протеста против того, что сейчас происходит в Польше.
- Понимаешь, - он написал - я обычный ничем непримечательный человек, но я больше не могу жить в сложившейся ситуации.
И мне ужасно нравится одна картинка, где Радек, маленький такой Радек в черном узком пальто с серыми надписями, в ботинках со смешной платформой, серебряными пейсами из настоящего серебра и высокой шляпе стоит на огромном сундуке в около высоченного окна, которое метра четыре в высоту. Растерянно так стоит. Настоящий еврейский Радек - маленький такой в этом огромном пространстве.