Мы с Тимом бредущие от здания ФСБ на Лубянке до церкви, которая напротив Белорусского посольства. Болтающие о ни о чем, и обо всем сразу.
И все на автомате выворачивают шеи. Потому что если идешь с малчиком нестандартной внешности, красивым малчиком, все внимание будет тебе.
- Почему, почему ты не пишешь ничего про меня? - вопрошает гневно Варвара в ночи.
А я не успеваю. Вот совсем. Работа, обработка картинок, белорусские события, так что хочется к посольству соприкоснуться. Жизнь полным ходом. И такой депрессняк от этого всего.
- Смотри, - говорит мне зловещим голосом Миша-велосипед, - до конца августа товарища Пу не будет.
- Это с чего ты взял?
- Хабаровск, Башкирия, Татария, Белорусь. Он не удержится.
- Да ладно. Какая ерунда.
Сегодня, протерши глаза, вдруг вижу в нашем маленьком чатике тверских пикетчиков - он умер. "Кто умер?" - вопрошает кто-то. "Навальный". Не надевши даже футболки, бреду в отчаянии на кухню. "Похоже, Навальный умер", - говорю я Вариному папе, который готовит мне завтрак. "Бля+++", - отвечает он. Я бреду обратно и ищу новости. Нахожу, что он в коме. Бреду обратно. Сообщить, что все не так плохо и есть надежда.
Через пару часов звонит рыдающая деточка. Она проснулась. Посмотрела какие-то сториз, кто-то куда-то не туда пошел и кого-то предал. Все, горе.
- То есть, если накануне экзамена, ты посмотришь чьи-то сториз и впадешь в отчаяние, то тест будет завален и можно ждать счастливого возвращения?
Деточка изрекает, что я - опять мать года и никакого от меня сочувствия не дождешься и кидает трубку. Но у нее еще есть папа и брат Лева. Те, кто может быть посочувствуют или к кому она прислушается.
Настроение испорчено окончательно. Рыдаю. Мою три окна в двух комнатах. Деточка звонит позже, говорит, что все хорошо, что она меня любит и не надо ссориться. Я же уже успела ей написать в директе и в вконтакте, что пусть уже возвращается домой, если все так плохо.
Вчера же гуляли с Яной. Она рассказала мимоходом, что мама ее отжимается в течении дня три раза по сорок пять раз. Я впечатлена. Я хочу также. Я, как бывший спортсмен, чувствую себя ущербной. Я сегодня отжимаюсь три раза по пять раз.
- Короче, знаешь что случилось? - сообщаю я Вариному папе, - у меня теперь болит плечо. Потянула какую-нибудь связку.
- Здорово, что ты со мной дружишь, - говорит мне Тим.
- Здорово, что у меня есть такая модель, - отвечаю я ему.
Мы идем от здания ФСБ до Белорусского посольства, здороваясь с кучей граждан по пути.
У Лубянки у здания ФСБ толпа журналистов, человек пятьдесят. Толпа ментов, человек сто и восемь автозаков. И человек двадцать тех, кто пришел из-за Навального. Я даже камеру не достаю. Стою под зданием, рассматриваю толпу.
Вот вышел мужчина с плакатом, за ним тут же, как будто пчелиный рой, журналисты с камерами роятся. Через пару минут мужчину задержали.
- Ну что вы все побежали? - кричит старший гражданам омоновцам, - стоять здесь. Когда надо будет, вам скажут, кого забирать. Не надо всей толпой бегать, - он говорит это таким тоном, что видно, как он сдерживается, чтобы не добавить - бараны.
Вот Генриховна начинает кричать: "Навальный!" Несколько человек подхватывает. Тут же уносят молодого человека. Кто-то цепляется к Генриховне. Омоновец в маске. Она плюхается на ближайшую цветочную высокую тумбу.
- Сейчас отдышусь, - говорит она, - таблеточку приму. А то же инфаркт схватит, зачем оно вам? - полицейский немножко растерялся. Сегодня новый состав. Но тут подбегают другие и утаскивают Генриховну в автозак. Ей далеко за семьдесят. Она ходит на все акции.
Выходит женщина. Похоже, что в первый раз. Я не встречала ее раньше. Произносит пламенную речь.О том, что она пришла на свидание с женщиной, имя женщины - Свобода. Она рассказывает о том, что сегодня отравили Навального.
Две юные девушки останавливаются рядом со мной.
- Кого отравили?
- Навального, - говорю я. Они неловко хихикают.
- Навального? - переспрашивают.
Я пересказываю им ситуацию. В этот момент женщину, которая рассказывает об отравлении, толпа полицейских уносит.
- За что это они ее? - пугаются девушки.
- Нынче нельзя вот так в одиночном пикете. А также выражать свое мнение, - поясняю я.
Они пугаются. Снимают все на телефон.
И в этот самый момент мимо проходит Тим. Где еще в нашем городе можно встретиться с человеком приличным? Около ФСБ. На Лубянке.
Кортасар, Игра в классики. Они договаривались встретиться в городе, бродили по городу целый день. Иногда встречались случайно, иногда нет. Вся моя жизнь - Игра в классики. Нынче куда как проще встретиться в городе, при наличии мобил. Но нет.
Вот так вдруг мимо проходит Тим. Из кружки вкусно пахнет чаем-латте и специями. Обнимаемся. И бредем дальше. Так что обходим центр несколько раз и в районе Пушки я оставляю его с нашими тверскими пикетчиками.
- Мне к мужу, а то он как-нибудь вдруг подумает - зачем мне такая жена, которая все время не дома? - говорю я, прощаясь со всеми. А у Алены такая шляпа, и такой модный плащ. Что даже снимаю ее в темноте.
У деточки в ночи в Вене все ок. Так что она бредет домой по марияхильферштрассе, и делает ручками вот так, танцует вместе с нами.
- Суслики любимые, - говорит деточка. Деточка прочитала учебник, обнаружила, что последние тридцать страниц - чисто ознакомительные, а не для сдачи экзамена, - а вот если бы вы такое обнаружили, вы бы их стали читать?
- Чисто из интереса, да, - говорю я, хотя вряд ли бы я стала это читать.
- Так я и знала. Разве ты могла бы что-нибудь другое сказать?
У сына Левы третьего операция на связки.
И все эти последние месяцы такая тревога. Только бы Навальный выжил. Не представляю, что чувствует его Юля прямо сейчас. Это ужасно абсолютно. И эти люди, которые обсуждают-осуждают Навального в тот самый момент, когда шанс умереть у него столь велик. С этими людьми рядом стоять не хочется совсем. Гнилье это. Уж извините. Оставить в этой жизни только настоящих людей. И, конечно, удивительно. Сколько людей какое-то время назад вышло за Голунова. И сколько сегодня стояло перед Лубянкой. Так ведь и за них никто не выйдет. Почему-то кажется им, что это нормально. Так корежит от этой несправедливости.