Неожиданно в коридоре крики, много людей. Подглядываю в щель.
- Похоже, шмон, - у нас прятать нечего. Никакой запрещенки. Видимо, все эти выложенные видео и фотографии в сеть вызвали негативную реакцию у начальства. И всем надавали по шапке.
Дверь громыхает, открывается. Надзирательница, которая обычно милая кричит благим матом:
- С окна слезли, быстро!
- Чевой-то это? - изумляемся мы.
- Кому сказала! На выход!
- Один человек может остаться? - спрашиваем мы. Вечная история - вдруг что-нибудь подбросят.
- Хорошо.
Остается Алена, нас выводят в коридор. И вот это, которое меня все время бесит с самого начала ареста.
- У стенки в ряд встали! - грубо кидает еще один конвойный, - руки из кармана вытащили!
У нас две Алены. Вторая Алена выворачивает молча карманы. И засовывает руки обратно в карманы. Аревик скрещивает руки на груди. У меня просто карманов нет. В соседней камере в дверь бьет рукой или может уже ногой Соня. Кричит:
- Сигарету хочу, дайте мне сигарету!
Надзирательница шепотом у меня спрашивает:
- У вас есть сигареты? Можете Соне дать?
- Соня не курит, - говорю, - ей просто нужно внимание. Она поджигает сигарету и тут же ее выкидывает. Бессмысленный перевод продукта.
- Понятно.
- А здесь библиотека есть? У меня книжки кончаются.
- Нет, но я вам что-нибудь принесу.
- Заходим, - кричит конвойный, - по одному. Руки вверх, - неприятная молодая девица, в шапке, нахлобученной на самые глаза, грубо обыскивает меня, бьет по груди. Прямо сминает мою несчастную грудь.
- Понежнее можно? - спрашиваю
- Нежнее муж будет, - гогочет она. У мужчин конвойных это не вызывает никакой радости. Они к нам уже привыкли. И не то, чтобы одобряют такое. Но молчат.
Удивляют женщины в подобных местах. Немного больше двадцати. Злые абсолютно. Но может это потому что с мозгом там не очень? Но ведь бывают глупенькие, но добрые? Или там отбор какой-нибудь специальный? При этом женщины, которые непосредственно нас охраняли, все были нормальные. А вот эти, которых откуда-то приводили нас обыскивать или в конце был эпизод - фотографировать, ощущение, будь их воля, избили бы глазом не моргнув.
Дверь захлопывается. В комнате разруха. Все перевернуто вверх дном, сигареты и спички с подоконника частично скинуты на пол.
Мы еще час после этого обсуждаем, куда при случае можно было прятать телефон. Телефона у нас нет. Но обсуждение ведется бурно.
- Единственное место, где она не смотрела, - судя по всему, - это угол, где веник и совок стоят.
Также есть версия - к железной тумбочке попытаться скотчем примотать снизу к дну. Туда она вроде не заглядывала.
После шмона я не могу найти одну из затычек для ушей. Это - трагедия. На поиски уходит целый час. Ругаю эту злобную даму на чем свет стоит. Затычка находится.
В тот же день к нам заглядывает Марина Литвинович. Просим ее принести нам скотч. Из нетканной простыни девчонки сооружают занавес вокруг туалета. Прилепляют скотчем занавеску к потолку.
На прогулке все делятся впечатлением от шмона. Аня говорит, что у них в камере эта дама-обыскивающая обнаружила вставную челюсть той самой шестидесятилетней, которая отлупила полицейского сумочкой. Дама обыскивающая вытащила челюсть из салфетки, поднесла к носу, пристально на нее посмотрела, потом спохватившись сказала:
- Ой, да, - положила челюсть на место.
На прогулке опять играем в футбол. Я, две Алены, Аня. Иногда еще кто-нибудь присоединяется. Сверху малчики кричат:
- Спасибо за зрелищную игру.
Зрелищная игра горбушкой батона в прогулочной клетке осуществляемая заключенными.
На прогулке нас все меньше и меньше. Аня говорит, что у нее нет шампуня. Не приняли тот, который передали. У него сертификация какая-то отсутствовала.
Собираюсь ей передать свой. Долго сомневаюсь, шампунь ли мне передали. По описи - это крем. Рассматриваем с конвойным этот самый предполагаемый шампунь.
- Мне кажется, это бальзам, - говорит конвойный. Приходится мыть голову самой, чтобы удостовериться. А потом еще долго стучать в дверь:
- Можно передать шампунь? Я поняла, это шампунь, - шампунь я отлила в небольшой пластиковый стаканчик.
- Сами идите, - говорит он мне. Так что я, практически, захожу в гости в камеру к Ане. Выдаю ей стаканчик. Из их камеры мне позже передают книги. Четыре штуки. Спасена.
На прогулке еще традиционо все берут с собой то, что у них лишние. И раздают желающим.
- Кто возьмет печенье? - слышны выкрики. Те, кто уже выходят, оставляют сигареты. Сигареты - это очень важная тема в заключении.
Когда на меня накатывает, я жалуюсь Вариному папе по телефону. Варин папа все еще сердит на меня.
- Ну вот что ты жалуешься? - говорит он мне холодным голосом, - ты же знала на что шла. Это входит в обязательную программу. Как комплексный обед. Смеешь выходить, значит потом будешь вот так где-то сидеть и грустить.
- Почему бы тебе меня просто не пожалеть? - Варин папа так боится за меня, что ему как-то не до жалости. Дико злюсь на него.
Телефонные звонки - это тоже особая тема. Вам выдают телефон в камеру. Четыре человека - телефон на час. У каждого пятнадцать минут. Ну еще симку переставить. Я предлагала моей пользоваться, но народ боялся, что родные не будут брать с незнакомых номеров. И вот у тебя эти пятнадцать минут. Ты звонишь первому своему любимому человеку, он занят и не берет трубку. Варя спит и спросонья сбрасывает номер. Потом пытается дозвониться - еще пара минут потеряна, у мамы - абонент не доступен, у папы - та же фигня. И вот у тебя осталось минут десять. И опять по кругу. В этом месте ты начинаешь психовать и уже слезы на глазах. У них там обычная жизнь. А тебе каждая минута этого разговора важна. Как они смеют не брать трубку?
Параллельно слушаешь разговоры сокамерниц. Чем еще заняться. Встреваешь, комментируешь.
Аревик говорит:
- Представляешь, она мне говорит - так быстро время пролетело. Быстро пролетело?
Время растянулось и никак не схлопнется. Тянется бесконечно. Пара дней до освобождения и никак оно не наступит.
- А еще я позвонила своей научнице,- говорит Аревик, - а она даже расплакалась. Говорит, что все там за меня очень переживают.